Эпилог

Прошло четыре с половиной недели. На дворе уже стояла золотая осень. И Юрий Шевчук грустно пророчил из всех радиодинамиков и стереосистем, что эта осень – ПОСЛЕДНЯЯ.

Колосов встретил Катю утром по дороге на службу. Они почти не виделись все это время. Он ждал, что после задержания Павлова она оборвет ему телефон: как же, ведь она так пламенно собиралась написать статью об этом деле, да к тому же Павлов был сокурсником ее ближайших друзей. Но… Катя хранила упорное молчание, не подавая о себе вестей.

Сейчас при встрече у дверей главка его больше всего поразили ее глаза. Они казались огромными на осунувшемся, подурневшем лице и угасшими – ни прежнего любопытства, ни кокетливого лукавства, ни сочувствия – ничего в них. Пустота. Катя взглянула на начальника отдела убийств как на стену, молча кивнула и прошла мимо.

Он чуть ли не бегом догнал ее в коридоре.

– Катерина Сергеевна… что же ты… не заходишь, а?

Взгляд пустых, безжизненных глаз.

– Хорошо, зайду. – Голос словно и не ее. – Когда?

– Можешь сегодня часика в четыре. А потом мы могли бы, ну, если тебе по-прежнему интересно, – он знал, что ей предложить, и ему очень хотелось, чтобы она ответила согласием. Вышла из своего тупого оцепенения, потому что именно ей второй раз в жизни ему и хотелось рассказать обо всем, что довелось пережить. Выплеснуть все из себя и забыть уже навсегда.

– Хорошо, спасибо, приду в четыре. – Она повернулась на каблуках и пошла прочь.

В 16.00 она, однако, как и в прежние времена, сидела в его тесном прокуренном кабинете. На коленях ее покоился вечный блокнот, а в руке – такая же вечная ручка. Никита рассказывал, а она старательно записывала. Он вот только ни разу не увидел ее глаз – а только ниточку пробора на низко склоненной голове.

– Я долго думал, с чего же началось это дело, Катя. В принципе теперь все вроде ясно: Павлов увяз по уши в долгах. Их фирму вот-вот готовились объявить банкротом. Весной пришлось продать даже иномарку, на которую, считай, он и растратил деньги в ущерб собственному бизнесу. Он отчаянно нуждался в средствах и поэтому не колеблясь решился на убийство тетки, единственным наследником которой являлся. А наследство было очень солидным: шикарная приватизированная квартира в доме на Кутузовском проспекте, собрание редких картин, ценности немалые, оставшиеся после ее знаменитого мужа-скрипача. Да ты лучше меня это знаешь. Это и по нынешним временам целое состояние. И вот он решился убить Балашову, но как?

Она вела замкнутый образ жизни: дом – институт. Инсценировать разбойное нападение на квартиру, несчастный случай – можно было, конечно, но он не желал рисковать, прекрасно понимая: при любом таком раскладе, хоть при заказном убийстве в подъезде, он, как единственный наследник, сразу же окажется в поле нашего зрения в качестве главного подозреваемого. И вот тут-то ему на ум и пришла идея.

При обыске у него на квартире на Автозаводской мы нашли вырезку из газеты о деле Михасевича. Помнишь, был такой урод? По его делу, пока его не поймали, осудили несколько человек, а одного даже расстреляли. Осудили за серийные убийства, совершенные этим маньяком. Так вот. Павлова посетила мысль: а что, если замаскировать то убийство, которое он совершит из корыстных побуждений, целой серией других убийств, объектом которых тоже станут пожилые женщины. При этом он сознательно стремился переключить наше внимание с Балашовой на предыдущие жертвы, почему и начал весьма издалека продвигаться к своей главной цели.

На днях тут в розыске ребята спорили – зачем, дескать, он подбросил нам с самого начала финт с орудием убийства? Для чего оставлял на месте происшествия мустьерские рубила, которые сам же, как оказалось, отвозил на базу в Новоспасское? Нет, это не ошибка его, не прокол, а хорошо продуманный расчет. Посмотри, что получается. Павлов знал, что после убийства Балашовой он все равно рано или поздно столкнется с нами в качестве ближайшего родственника и фигуранта по делу. И он решил опередить нас: пусть им заинтересуются не в связи с убийством тетки, а в связи с убийством Калязиной, к которой он вообще вроде бы никакого отношения не имеет.

Он делал все, чтобы мы наше внимание максимально сконцентрировали на убийстве старой лаборантки, потому что именно оно подводило нас, по его замыслу, к тому, кого он выбрал подсадной уткой – к Александру Ольгину.

Первые два убийства Павлов постарался обставить так, чтобы милиция, во-первых, как можно быстрее отыскала трупы и, во-вторых, крепко утвердилась бы во мнении: дело нечисто, старушек убивает некто с явным сдвигом по фазе.

Он подбрасывал нам улику за уликой таким образом, что это сначала должно было нас сбить с толку и ошеломить – камень, босой след, разбитые головы, извлеченный мозг, порванная одежда, нетронутые деньги, но потом, когда бы мы, подталкиваемые собственным рвением, вышли на сотрудников базы, прямехонько направить нас на самого подходящего подозреваемого – антрополога.

Разбитые черепа – это прямая зрительная ассоциация. Павлов рассчитал так: после убийства Калязиной милиция обязательно наведается на базу и – что самое главное – в Музей антропологии при ихнем НИИ. Кто-нибудь да обязательно увидит там рано или поздно неандертальские игрушки, узнает об извлеченном мозге, сравнит информацию и сразу же заинтересуется людьми, которые работают в столь любопытном учреждении.

А тут уж и до мустьерских камней рукой подать, до материальной улики. Все вышло так, как он и ожидал, однако не сразу, – тут Никита смущенно кашлянул. – Надо же, но по глупейшей случайности мне на глаза первым попался именно шимпанзе с перемазанными грязью лапами! И я сделал резкий крен в сторону. Ты права была абсолютно: я слишком увлекся животными, а надо было начинать с их хозяев.

А Павлов терпеливо ждал наших действий. Только после того, как я, узнав про мустьерские рубила, нанес ему на дачу визит, он понял: его час пробил. Мы взяли тот самый след, который он нам так тщательно проложил. Можно приступать к исполнению основной задачи. И для Балашовой все было кончено.

Сейчас он не признается ни в чем, вообще от показаний отказывается, но мы можем смоделировать все, что он делал. Теперь это уже совсем не трудно.

К убийствам он готовился очень тщательно. Человек он тренированный, бывалый, нервы у него стальные. Поэтому все занимало у него не более семи-десяти минут, плюс еще минуты три на оставление «улик». Он заранее выбирал место, где будет совершать убийство: каждый раз все ближе и ближе к Новоспасскому (ведь именно туда с весны переехал со своей лабораторией Ольгин).

Приезжал на первой утренней электричке, затаивался. Перед нападением надевал прямо на одежду свой защитный костюм против химикатов: он компактный, его и в маленькой спортивной сумке с собой возить можно. Камни он взял, видимо, когда помогал Пухову, – всего два, их тоже привозил с собой. Костюм абсолютно защищает от брызг крови, да к тому же снабжен перчатками, а значит, нет риска наследить. А вот со следами ног он был очень осторожен. И вот, экипировавшись, он садился в засаду. Ему нужна была любая пожилая женщина в возрасте семидесяти лет. Найти подходящую жертву в Ильинском и Брянцеве, думаю, ему удалось не с первого раза, но в конце концов он подкараулил тех, кого хотел. Нападал сзади, бил камнем по голове, а дальше… Наступала очередь инсценировки. Извлеченный мозг – эту самую жуткую свою «визитку» он скорее всего складывал в какой-нибудь заранее приготовленный контейнер – может быть, простую банку с крышкой. Затем по дороге прятал, закапывал ее где-нибудь. Все это было уже ни к чему.

Дважды он оставил нам и другую «визитку» – босой смазанный след. Почему смазанный, спросишь? Ну во-первых, потому что надо было не обернуть его уликой против себя, а во-вторых, если бы мы вышли на Ольгина, именно такой смазанный след нам многое бы объяснил: убивает наркоман, с нарушениями координации движений.